Дорогие зрители!
Сегодня, в 22-00 по МСК, предлагаем вашему вниманию реалистический спектакль "ОБЛАСТЬ СЛЕПЯЩЕГО СВЕТА" по мотивам одноименного рассказа ДИНЫ РУБИНОЙ.
Было такое на самом деле или нет, решать вам.
Роли исполняют:
от Автора- Будур
ОН - -Пилигрим-
ОНА - *Sika*
Приятного просмотра!
Это сообщение отредактировал *Sika* - 17-08-2012 - 23:19
Я опоздала к открытию международной конференции, о которой должна была дать материал в "Вестник университета". В зале было темно — показывали слайды. Слева от светящегося экрана угадывался смутный силуэт и голос бубнил, — запинающийся высокий голос легкого заики.
Когда глаза привыкли, я спустилась по боковому проходу к сцене и села в кресло второго ряда.
-Вот, опоздала... Что там за схема на экране? Из выступлений на открытии можно было бы состряпать материал, теперь же придется высидеть несколько докладов, вроде этой тягомотины. И где раздобыть программу, чтобы как-то ориентироваться в темах и именах: кто, например, этот зануда?
Показывая что-то на экране, докладчик слегка подался вправо, и в области света неожиданно возникло лицо, вернее половина лица, всегда более выразительная, чем банальный фас: высокая скула, правильная дуга брови и одинокий, нацеленный прямо на нее, молящий о чем-то глаз. Несколько секунд рассеченное лицо персонажа мистерии качалось и смотрело, смотрело на нее с пристальной мольбой, затем отпрянуло и погасло...
Этот мгновенный блиц лунного полулица ослепил меня такой вспышкой любовной жалобы, словно мне вдруг показали из-за ширмы того, кого давно потеряла, и ждать уже зареклась. Я отшатнулась и слепыми руками стала ощупывать ручки кресла, будто надеялась ухватить смысл того, что со мной сейчас стряслось. И несколько минут пыталась унять потаённую дрожь колен, бормоча — "да что это!...да что ж это, а?!", — пока не поняла, что бессильна, что уже не имеет значения: кто он, чем занят, свободен или нет, и куда исчезнет после того, как в зале зажжется свет.
Зажегся свет, объявили перерыв. Он оказался невысоким неярким человеком средних лет.
Все это для меня не имело уже никакого значения, как и мое удивление по поводу его скромной внешности, столь отличной от того трагического полулика, что был предъявлен мне в темноте. Я подошла туда, где его обступили, уточняя и доспоривая по докладу, несколько коллег, задала спешно слепленный вопрос.
Он рассеянно кивнул ей договаривая что-то маленькому тостяку-аспиранту, и вдруг резко оглянулся, ловя обреченным взглядом её лицо.
Я пошла к выходу, спиной чувствуя, как торопливо бросает он в папку материалы доклада, ссыпает слайды в пенал и бросается следом.
И с этой минуты все покатилось симфонической лавиной, сминающей, сметающей на своем пути прошлые чувства, привязанности и любови, — все то, чем набиты заплечные мешки всякой cудьбы ...
Это сообщение отредактировал *Sika* - 17-08-2012 - 22:12
Он нагнал ее в фойе, у гардероба.
- Простите, н-не расслышал ваших.. - п-позвольте, я п-помогу вам пальто...
- Неважно, я только хотела уточнить... да не надо, спасибо, постойте, там шарф в рукаве, шарф...
Мои растерянные руки, не попадающие в рукав поданного им пальто, и его беспризорные руки, неловко коснувшиеся (ах, простите! — обморочное оцепенение обоих), моей груди...
Если она не торопится, он мог бы ответить на ее вопрос о...
- К сожалению, я тороплюсь, очень, абсолютно неотложное дело: обещала сегодня матери исправить подтекающий кран на даче...
- Кран?! Да я сейчас же...Господи, какие п-пустяки! я мигом все устрою...
- А у вас есть (робко-счастливо)...? -... время?
- Н-ну, сколько это займет?
- Да не меньше двух часов...
- Какие пустяки!
Затем — минут двадцать в тамбуре гремящей электрички. Далее — пятнадцатиминутный пробег по обледенелой поселковой дороге к заглохшей на зиму даче, возня с замком, не желающим сдаваться замерзшему ключу в моих пляшущих пальцах.
Наконец, замок побежден, дверь отверзлась, они ввалились в застекленную веранду, где немедленно он обнял, по-детски обхватил ее, как-то судорожно всхлипнув...
Ну, и так далее...
Воспользуемся же хрипло задыхающейся паузой для краткой биографической справки.
Он: доктор наук, историк, специалист по хазарам, автор двух известных книг, женат, две дочери — семнадцати и двенадцати лет.
Она: журналист, автор сценариев двух, никому неизвестных документальных фильмов, два неудачных брака, детей нет, сыта по горло, оставьте меня в покое...
И как подумаешь — что за радость в этих случайных всплесках незнакомых судеб, в мерзлых, не убранных с лета простынях на дачном топчане, в прикосновениях ледяных пальцев к горячему телу! В нашем возрасте от постельных сцен требуешь наличия по крайней мере приличной постели. Так ведь и простудиться недолго...
- Горло сохнет, где тут кран?
- На кухне...
Он поднялся, по-старушечьи накинув плед на плечи, побрел в кухню.
-...Действительно, подтекает! — крикнул оттуда...
После чего кран был забыт навеки и подтекает, вероятно, до сих пор. ...Вернувшись, минут пять стоял в проеме двери, глядя, как она лежит в бисере пота, в области слепящего зимнего света, бьющего через окна веранды.
- Через неделю я уезжаю...
- А вернешься когда?
Он хотел ответить: "никогда" и, в сущности, это было бы правдой. Но сказал:
- Н-не знаю. Может быть, через год...Я уезжаю всей семьей в Израиль, на ПМЖ.
Ну, да, так я и предполагала. Да ничего я не предполагала, какого черта! Все это обрушилось на меня сегодня утром, когда я вошла в темный конференц-зал, и из-за ширмы судьбы мне показали карнавальное полулицо с прицельным глазом. ПЭ-ЭМ-ЖЭ!
Когда, по моим расчетам, самолет Москва-Тель-Авив должен был уже набрать высоту, зазвонил телефон.
- Я из Шереметьева, на м-минутку... Договорился, тебя п-пригласят в декабре на конференцию в Иерусалим...Что?! Н-не слышу!! Что ты сказала?!
Тут связь оборвалась, и я заплакала от счастья.
Спустя несколько недель я вывалилась в аэропорту Бен-Гурион — в расстегнутой дубленке, с мохнатой шапкой в руке — прямо в солнечный средиземноморский декабрь.
Он стоял отдельно от пестро-цыганской толпы встречающих, — незнакомый, молодой, в джинсах и какой-то легкомысленной куртке. Стоял поодаль, подняв обе руки, словно сдавался необоримой силе. И когда она приблизилась, медленно опустил руки ей на плечи, ощупывая их, как слепой.
В автобусе он несколько раз повторял, как все замечательно сложилось — и, главное, конференция именно в Иерусалиме, что позволило ему вырваться из Хайфы на все эти три дня ...
- У меня только доклад завтра утром, а дальше — тишина...
Я жадно смотрела в его шевелящиеся губы, словно боясь пропустить нечто главное, что он сейчас произнесет, и тем самым спасет обоих навсегда.
В огромном лобби роскошного отеля они получили у портье ключи от номера, затем троекратно отразились в зеркалах скоростного лифта два полуобморочных лица, и — на все три дня конференции с неизвестным для нас названием, мы оставим их, беспомощных владык друг друга, разглядывать крыши Иерусалима из-за штор отеля "Холлидэй-Инн", с высоты двенадцатого этажа...
...И три дня спустя они опять стояли в аэропорту Бен-Гурион, в ожидании контроля, очень здесь строгого.
- Там восемнадцать м-мороза! Это безумие — такие перепады температур!
Я стала оправдываться, что иначе шеф ни за что не позволил бы отлучиться, и только прицепившись к рутинной командировке, удалось так лихо зарулить сюда. И Бог даст, еще удастся. Когда-нибудь...